Форум поклонников Мариинского театра

источник

Юрий Смекалов: «Я как слон — большой и добрый»
Два года назад Смекалов пришел в Мариинку, где ему, уже прославленному танцовщику, пришлось начинать с нуля. И сегодня у него лучшие партии, а впереди еще более грандиозные замыслы и планы

Юра, сейчас у тебя есть все, о чем можно мечтать. Ты востребован в работе, у тебя красавица жена — миссис Санкт-Петербург 2010, чудесная дочка… Но я знаю, что все могло сложиться иначе. В начале карьеры тебя парализовало, и шансов на то, что ты снова будешь ходить, практически не было. Расскажи, что тогда случилось?
Мне было 20 лет. После окончания Академии балета я по распределению попал в театр под руководством Бориса Эйфмана. И сразу — очень серьезные нагрузки, к которым я в тот период жизни был не готов. У меня начались проблемы с позвоночником: обнаружились две грыжи, что было несовместимо с балетом. Мне говорили, что нужна операция, но, к счастью, мои родители, врачи по профессии, отговорили меня.

А что ты чувствовал, когда лежал без движения? Ты, молодой человек, у которого все только начинается… Ты впал в депрессию?
Без движения я провел практически год. Конечно, депрессия была. Она возникла не только из-за болезни: тогда я расстался со своей первой любовью. Состояние было удручающее: я терял человека, с которым был вместе пять лет, и терял профессию.

«Я провел без движения почти год. Но в итоге болезнь пошла мне только на пользу»
А то, что ты расстался с любимой женщиной, усугубило болезнь, или, наоборот, ты начал бороться с удвоенной силой?
Стресс, который я пережил, когда мы расстались, ухудшил мое состояние — всем известно, что любые корешковые заболевания позвоночника связаны с нервной системой. Но сейчас могу сказать, что болезнь пошла мне на пользу: я привык ежедневно работать над собой, выполнять специальные упражнения, превозмогая боль. Это такая внутренняя закалка, которая дает совершенно новый импульс к жизни. После выздоровления я поступил на хореографический курс к Георгию Алексидзе, чтобы выучиться на хореографа, получить новую специальность.

Об этом мы еще поговорим. Но все-таки сила и упорство — это у тебя в крови, тебя так воспитали или жизнь научила?
В генах что-то заложено. Но именно родители повлияли на формирование моей личности.

А если поконкретнее?
Мои родители всю жизнь посвятили нам, детям, и профессии. И глядя на них, я понял, что в жизни самое главное — быть гармонично развитым человеком, любить близких и любить свое дело. Осознание этого пришло ко мне именно в стрессовой ситуации.

Юра, а почему родители отдали тебя в балет? У тебя два брата, старший и младший, но в балетную школу отправили именно тебя.
Моя мама мечтала стать балериной. Но когда в детстве она сказала, что хочет учиться балету, ее мама ответила: извини, мы купили тебе фортепиано. На этом мамина карьера балерины закончилась, так и не начавшись. Она решила реализовать во мне свою несбывшуюся мечту.

А ты легко согласился?
Не могу сказать, что легко. У меня были другие увлечения. Я играл в хоккей, был чемпионом Кронштадта по плаванию, занимался музыкой, шахматами… Но однажды мы поехали с отцом в зоопарк, и папа увидел на воротах объявление: в Академию балета имени Вагановой набираются мальчики.

И вот так обычный поход в зоопарк изменил твою жизнь!
Папа, естественно, сразу вспомнил, что мама мечтала стать балериной, и решил отвести меня в академию. На меня посмотрели: мальчик хороший, пусть позанимается, а там посмотрим, получится из него что-нибудь или нет. Отец сказал мне: «Юра, ты не бойся, там балета как такового не будет, акцент делается на спорт, плавание, фехтование…» Я подумал: ну раз не надо носить обтягивающее трико и красить лицо, почему бы и не попробовать.

Если провести аналогию с зоопарком, академия была для тебя клеткой, замкнутым пространством?
Шикарный вопрос. (Улыбается.) Жесткая дисциплина, которой придерживались в академии, повергла меня в шок. У меня было обычное детство: я рос во дворе, играл с ребятами в футбол, мы били стекла в соседних школах, веселились и отдыхали от души. И тут началась учеба с девяти утра до семи вечера. Чтобы доехать до академии из Кронштадта, я вставал в шесть утра, а возвращался в десять вечера. Дорога занимала 2,5 часа только в одну сторону — тогда еще не построили дамбу, и мы с мамой ехали сначала на пароме, а потом на электричке. Со стороны родителей это был подвиг, который я не смогу забыть. Благодаря им я понимаю, как нужно относиться к детям.

Учеба в академии наверняка закалила твой характер.
Конечно. Если бы не дисциплина, из академии не выходили бы такие прекрасные артисты, которые сейчас работают в Мариинском театре. Когда я был 10-летним мальчишкой, я не мог оценить перспективу, но нас рано начали вводить в спектакли — в «Щелкунчик», например, и я проникся атмосферой театра. Да, мне было десять лет, когда в моей жизни не стало футбола, уличных драк, обычных мальчишеских радостей, но зато появились новые друзья. И главное, я определился с профессией.

Юра, в академии ты влюбился в Мариинку, но по распределению попал в другое место — в театр к знаменитому хореографу Борису Эйфману, у которого стал танцовщиком номер один.
Это был непростой момент. В старших классах я был уверен, что моя дорога — только в Мариинку, за годы учебы этот театр стал мне родным. Но так получилось, что с нашего курса взяли трех человек. А на спектакли Бориса Эйфмана, к слову, я ходил и раньше, не подозревая о том, что буду там работать.

А ведь это авангард, современная хореография…
Да, новое всегда притягивает. У Эйфмана работали артисты, которых я считал своими кумирами. Его спектакли были насыщены драматизмом, он использовал новые спецэффекты, декорации, играл со светом… И когда мне предложили ставку солиста у Эйфмана, я, конечно, сразу согласился. Важный момент: мне всегда помогал оптимизм, который воспитали во мне родители. Если бы я подумал тогда: все, меня не взяли в Мариинку, моя карьера не сложилась, — неизвестно, где бы я сейчас был. А я воспринял предложение Бориса Яковлевича как шанс, я понимал, что это прекрасный театр, где я могу реализовать себя.
Тем более что Эйфман дал тебе такую возможность: у него ты танцевал Ивана Карамазова, Чайковского, Тригорина (за эту роль ты получил «Золотую маску»). Тогда почему в расцвете карьеры ты покинул театр?
Наверное, внутренне мне стало тесно. Это авторский театр, балеты ставит один хореограф, у которого свой почерк. Это замечательные спектакли, но для меня появился элемент предсказуемости, мне хотелось попробовать новую хореографию. Скажу кратко: я перестал гореть.

Поразительно. Когда Эйфман начал ставить балеты «на тебя», ты перестал гореть.
Здесь есть тонкий момент. Когда в театре были лидеры, мне было к чему стремиться. А когда я сам оказался лидером, стало неинтересно. В творчестве всегда должна быть борьба.

Но была еще одна причина — извини, я напомню о ней — как раз в то время ты расстался со своей женой, ведущей балериной театра Эйфмана (Марией Абашовой — Прим. ОК! ). С чем тебе было сложнее справиться — с творческой неудовлетворенностью или личной драмой?
Вадик, ты умеешь задать и правильный, и одновременно сложный вопрос. (Улыбается.) Дать однозначный ответ здесь невозможно. Тогда я был уверен, что при нашей кочевой жизни, когда дома ты бываешь от силы четыре месяца в году, логично строить личную жизнь внутри коллектива, иначе вообще никакой личной жизни не будет. А я нормальный мужчина, у меня нормальная, активная… м-м-м… жизненная позиция. (Смеется.) И вот в театре появляется девушка — яркая, талантливая балерина. Я обратил на нее внимание, а тут еще и Эйфман поставил нас в дуэт, сказав: «Кто ее сможет поднять? Только Смекалов!» А когда мы расстались, сохранить творческий тандем было крайне сложно. Тебе нужно играть любовь, нарастание страсти, а у тебя внутри пустота. Я собирался уехать к Пине Бауш в Германию или в Америку, в Испанию… Но потом мы очень тепло поговорили с Борисом Яковлевичем. Он сказал, что собирается ставить «Чайку» и хочет дать мне партию Тригорина, что я должен подумать, в жизни бывает всякое, но работа есть работа.

И ты на какое-то время отложил решение уйти из театра.
Да. Мы поставили «Чайку», я был влюблен в свою роль. А когда эйфория прошла, вернулось ощущение пустоты. Но на мой уход повлияло другое. Мне предложили сыграть Спартака в постановке Георгия Ковтуна в Михайловском театре. А это с детства мой любимый сюжет. И вот тогда у нас с Эйфманом произошел конфликт.

И тебя уволили из театра?
Не совсем. Я предложил театру новый контракт, где было прописано, что я могу сотрудничать с другими театрами. Его не приняли.

Парадокс: в самое трудное для тебя время, вместо того, чтобы замкнуться, уйти в себя, ты почти в 30 лет начал новую жизнь, стал хореографом. Кому и что ты хотел доказать?
Я понимал, что век танцовщика короток. А уходить из балета я не хочу: я представить себя не могу на другом поприще.

Юра, на престижнейшем балетном конкурсе в Москве ты получил золотую медаль именно как хореограф. Что тебе дала эта победа?
Этот конкурс проходит раз в четыре года, председателем является сам Юрий Николаевич Григорович, в Москву съезжаются артисты и хореографы со всего мира… Я понимал, что шансов у меня практически нет, хотя в моей постановке участвовали ведущие танцовщики Мариинского театра. Это были козырные тузы в моей игре. Я не стремился победить, просто понимал, что нужно сделать свою работу на сто процентов, как я привык. Накануне конкурса мы всю ночь, до восьми утра, прописывали свет. И благодаря нашему упорству, желанию сделать работу качественно и получилась эта медаль.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИНТЕРВЬЮ ЧИТАЙТЕ В ПЕЧАТНОЙ ВЕРСИИ ЖУРНАЛА

источник

Ульяна Лопаткина: «В театр и ходят, потому что в нем есть соперничающие балерины»

— Как вам непривычная сцена?

— Ей немножко не хватает глубины для этого спектакля. Ничего, примеряемся.

— Вы репетировали два часа — больше всех других артистов. Для вас так важно блеснуть перед москвичами, показать им, что такое истинный петербургский уровень танца?

— Легенда о соперничестве петербургского и московского балета — одна из очень поддерживаемых в СМИ. Вопросы этого рода я слышу постоянно. На самом деле для меня интересна моя работа. Что до времени репетиций, то оно у меня не только не больше, чем у других солистов, а напротив, намного меньше. Ввиду того что мы только-только вернулись с гастролей в Тель-Авиве, где я танцевала заключительный спектакль «Лебединое озеро», я была вынуждена отложить подготовку спектакля «Легенда о любви» до Москвы, и генеральная репетиция проходила в день моего выступления. А спектакль «Легенда о любви», 50-летию мировой премьеры которого в нашем театре посвящены эти гастроли, требует репетиционного времени даже больше, чем «Лебединое озеро», из-за насыщенности рисунка танца. Здесь много сольных сцен, дуэтных фрагментов. Этот спектакль считается одним из сложнейших. Здесь работает все, от кончиков пальцев рук до кончиков пуантов, и все насыщенно, и все важно. Эту хореографию рисует все тело, здесь много сложных элементов как классических, так и акробатических — например, прыжков. Этот балет у меня один из любимейших, но в репертуаре театра он появляется не так часто, как «Лебединое», поэтому всякий раз возвращаюсь к нему с особым чувством.

— Что скажете об образе вашей героини?

— Характер Мехменэ Бану очень изменчив, ее нельзя, строго говоря, отнести к положительным персонажам. Хотя в самом начале она совершает поступок величайшей жертвенности, отдавая свою красоту ради спасения сестры. Эта роль наиболее ярко отражает суть женщины, с ней ты проживаешь целую жизнь со всеми ее противоречиями и испытаниями. В образе есть и самоотверженность, и жестокость, и эгоизм, и подлинная любовь. Причем все это рассказано необычным пластическим языком, который навеян линиями восточной письменности. В этом и ключ к исполнению, и сложность. И от зрителя этот балет требует большего.

— А вы сами могли бы совершить поступок, подобный жертве, принесенной Мехменэ Бану?

— Хотелось бы верить.

— В другой состав партнером другой исполнительницы роли Мехменэ Бану приглашен премьер Большого театра Николай Цискаридзе. Почему вас с ним не объединили в одном спектакле?

— Составы формировались согласно графику предшествовавших гастролей.

— Когда готовились, смотрели классический спектакль с Плисецкой и Лиепой?

— Люблю просматривать архивы. Интересно, каким предстал первоисточник зрителям, как великие Плисецкая, Лиепа, Осипова, Мезенцева и многие другие выдающиеся танцовщики исполняли эти роли.

— Спектаклем дирижирует Валерий Гергиев. Каково выступать с дирижером не балетным, а оперным и симфоническим, да еще такой «глыбой»? Не повторится ли история полувековой давности, когда великий Евгений Светланов, задав сумасшедший темп, чуть не уморил Майю Плисецкую в «Лебедином озере»?

— Музыкальная интерпретация Валерия Абисаловича, конечно, дает спектаклю особую остроту. От танцовщиков требуется повышенное внимание. И танцовщики, и зрители получают мощный энергетический заряд.

— Вы можете сказать: дорогой Валерий Абисалович, мы в таком темпе сдохнем, давайте хотя бы на волосок медленнее?

— Безусловно, диалог существует, но Валерий Абисалович человек занятый, на репетиции имеет не так много времени, порой возможно только экспресс-общение, а его для такого сложного балетного спектакля может оказаться недостаточно. Балетная партитура ведь очень насыщенна и требует внимания, чтобы не было расхождений в балетном и симфоническом прочтении.

— Недавно вы показали в Москве и вашу трактовку образа Анны Карениной в спектакле, поставленном Алексеем Ратманским. Какой из этих образов вам ближе — Анна или Мехменэ Бану?

— Я бы так вопрос не ставила — кто мне ближе. У каждого человека свой характер, душа и путь. И он проходит этот путь в одиночестве, и решения в выпавших ему испытаниях принимает сам. Вот об отдельных поступках можно говорить, что они вызывают уважение или наоборот, неприятие. Но создать идеал того или иного цельного человеческого образа не возьмусь. Слишком индивидуальна жизнь каждого человека.

— Анну Каренину вы танцуете в очередь с Дианой Вишневой и Екатериной Кондауровой, на недавней «Золотой маске» мы увидели всех трех. Хотя на премию выдвигалась только Кондаурова. Это не вызвало ревности в труппе?

— Кондаурова выдвигалась на фестивале в сравнении не нами, а с другими актерами в других партиях. Считаю, что коллег нужно уважать за то, что они делают хорошо, и учиться у них, поправляя себя на их примере. Соперничество неотъемлемо от балетной профессии, но оно не должно принимать формы войны. Это всегда ведет к очень плохому результату, отбирает силы от творчества. Я предпочитаю нивелировать конфликты. Само время ставит все точки над i. Сосуществование в театре соперничающих артистов, каждый из которых может предложить свою интерпретацию роли, — это ведь главное, что поддерживает интерес зрителей к театру, где многие постановки повторяются из года в год и даже из десятилетия в десятилетие. Публика приходит на давно знакомые «Лебединое озеро», «Баядерку», «Жизель», «Сильфиду» благодаря танцовщицам, которые по-разному интерпретируют эти партии.

— Диана осенью говорила «Труду», что у вас с ней возможен какой-то совместный проект.

— Не люблю говорить заранее о том, что еще не приобрело контуры реального факта. Будет висеть афиша — вот тогда поговорим. А то, что мы надеемся, ищем возможность, готовы сотрудничать — это так. Но важно это сделать на должном уровне. Не просто соединить два известных имени, чтобы привлечь зрителя, а чтобы это было интересно именно с точки зрения творчества.

— Один из самых звездных «ваших» хореографов, с которым у вас столько сделано, Ролан Пети год назад жаловался на вас: утверждает, что вы самовольно меняете его хореографию. Например, в спектакле «Юноша и смерть».

— Эти претензии необоснованны. Нет никаких фактов, подтверждающих это. Я его хореографию ни разу не меняла. Что касается «Юноши и смерти», он его вообще со мной не репетировал и не видел, я это танцевала в русле спектакля Мариинского театра. Почему он это сказал вам — не знаю. Мне лично Пети никогда таких претензий не предъявлял. Он человек увлекающийся. Когда мы показывали его «Гибель розы», он в зале плакал и потом сказал, что ему нечего к этому добавить… Но затем, видимо, у него изменилось настроение. Возможно, его кто-то дезинформировал. Много же ходит слухов, интерпретаций. Целые книги на их основе написаны. Что тут сказать — только относиться к этому как к данности жизни. Когда будете в следующий раз с Роланом Пети говорить, передайте мой поклон, скажите, что я его люблю, уважаю, считаю великим хореографом, счастлива была исполнять его произведения, потому что это чрезвычайно интересно.

— На днях в Москве реализуется еще один, уже целиком ваш проект — гала-концерт, посвященный Чайковскому. В чем он продолжает череду ваших прошлых гала-концертов, посвященных балетам Дягилева, великим классическим па-де-де, хореографии Пети, Ван Манена?..

— Просто есть такой мега-проект под названием «Великие имена». А то, что Чайковский — величайшее имя, не нужно объяснять. С его музыкой у балетных людей связано столько радости, столько спектаклей на ней построено. У нас в программе будет Ballet Imperial — моя любимейшая постановка Джорджа Баланчина на музыку Чайковского (Второй фортепианный концерт), танцевать будем с Пермской труппой. Будут также представлены па-де-де из «Лебединого озера», «Спящей красавицы», па-де де Баланчина, которое так теперь и называется в мире «Па-де де Чайковский».

— Два года назад я спросил, не хотели бы вы поучаствовать в каком-нибудь фотопроекте вроде «Реинкарнации» Екатерины Рождественской — и вот через год появился ваш с петербургской фотохудожницей Марией Гуляевой проект «Ульяна Лопаткина. Тайный дневник Анны Карениной»…

— Я и с Екатериной Рождественской сотрудничала, у нас несколько совместных работ, но только не переделывание моего лица под чье-то другое. Была взята свободная тема. Вообще фотография для меня интересна как направление. Когда эмоции передаются не пластикой, а застывшим фактом, моментом. Теперь посмотрим, насколько наш труд будет интересен зрителям.

— Сами фотографируете?

— Нет, скорее увлекаюсь искусством именитых и неименитых фотографов. А сама не имею времени заниматься этим серьезно. Возможно, в будущем…

— Но знаю, что рисуете.

— Только для себя. Рисунок позволяет лучше понять танец, ведь балет — это тоже сочетание линий, траекторий.

— Но главное, балет — огромный труд. Вы бы свое дочери пожелали балетную судьбу?

— Трудности балетной профессии уравновешиваются той радостью, которую танцовщик получает от творчества, вдохновения. Не считаю свою профессию сложнее всех других. Да, это постоянная тренировка, но это и подтянутость, легкость тела. Танцовщики выглядят много моложе своих небалетных сверстников — даже говорят, что есть точная цифра: обычно на 10 лет. Что касается моей дочери Маши, то моя задача — предоставить ей возможность найти себя. Не думаю, что это будет балет. Пока рано обсуждать ее будущую профессию. В любом случае свой путь она должна найти сама.

— О каком новом для себя образе, балете и хореографе мечтаете?

— Это мои тайны.

— Но в одном из ваших недавних интервью мелькнуло название балета «Онегин» Джорджа Кранко.

— Возможно. Я люблю этот спектакль.

— Выходит, не зря мелькнуло?

— Может, и не зря. Поживем — увидим.

Форум » Читальный зал » интервью, часть 8
	перенос